Тетя Маня… Манефа Александровна Анкудинова (в девичестве Бушуева) родилась весной 1924 года в деревне Пузырево. Мы с ней родились даже в одном доме, только я уже в перестроенном, не в таком величественном… и 30 лет спустя.

Замуж она вышла в ближайшую деревню Наволок, там и жила всю жизнь. Наша бабушка – Анна Пудовна – проживала в семье тети Мани. Наши родители и мы, дети, роднились и жили почти одной семьей.

Мои родители стали строить дом в Жуковской и в 1977 году переехали туда. Никогда, ни дядя Веня, ни тетя Маня, не проходили мимо нашего дома. И мы, несмотря на то, что стали взрослые, обзавелись семьями, любили бывать у них.

В очередной раз, уже в девяностые годы, мы как-то сидели с мужем у них в гостях. Разговор зашел о войне. Дядя Веня рассказывал, как он бежал из фашистского плена во Францию. Жил во французской семье, участвовал в партизанской войне против немцев.

Я знала, что тетя Маня работала на оборонных работах в Карелии, мама мне говорила, что они строили аэродромы под Кемью. А мы в то время жили в Полярном (Мурманская область), в отпуска ездили на машине, гостиниц не было и ночевать приходилось около заправки или на стоянке у ГАИ. Я тете Мане стала рассказывать, что мы видели ночью на стоянке около Кеми, как взлетают самолеты буквально «из-под земли».

Она по характеру была очень немногословна и не любила говорить особенно о себе. Почему-то то поколение никогда не заостряло внимания на своих годах жизни: как работали, как воевали. Это я знаю по отцу. А мы все думали: есть еще время спросить. Тетя Маня сказала тогда: «Самое страшное, Валенька, была не работа, самое страшное то, какими были моменты дороги, когда добирались до места и обратно – домой!». Если бы я знала, что через тридцать лет я решусь написать об этом, я бы записала ее слова, попросила рассказать подробнее…

Я запомнила из сказанного, что вся почти дорога от Архангельска и до того места была по воде. Было от воды очень холодно. Переправляли их (по-моему, к месту работ от Кандалакши) на маленьких лодках очень долго, лодки узкие, не пошевелиться. От холода и недвижимости – тело каменело. Казалось, воде нет конца и края. А обратно, когда возвращались на корабле в Архангельск, с ней вместе возвращался Николай Степанович Бушуев (тоже из Пузырево), паренек лет восемнадцати, не больше.

Я лично помню его, он работал в колхозе, его звали всегда по имени и отчеству. Они жили от нас через дом, и я играла с Юлей – его дочкой. У Бушуевых была большая семья: жена Дуся (работала продавцом), дети – Валентин, Леня, Сережа, Коля и Юля. Потом его перевели в Селяна, они жили в деревне Борок.

Так вот, тетя Маня рассказала: одежда у него еще при отправке на работы была никудышная, а там вся поизносилась. А на корабле холод, есть нечего. Она не надеялась, что Николай выживет, он был очень плох.

Я спросила: « Тетя Маня, а кто еще был из знакомых?» Она ответила: мол, девушка из-за реки, точно не помню!»

…Три года назад мой муж случайно обнаружил дома книгу Константина Симонова «Разные дни войны». Прочитав главу, где рассказывается, как Симонов возвращается из Мурманска в Москву через Архангельск, сказал: «На этом корабле точно была тетя Маня!»
Вот текст из книги.

«…Морской комендант сначала обрадовал нас, что пароход «Спартак», на котором мы собирались плыть, уже стоит у причала, а потом добавил, что «…когда пойдет этот «Спартак», пока никому неизвестно. Оказывается, этим пароходом должны были возвращаться в Архангельск полторы тысячи человек архангельских жителей, занятых на оборонных работах Карельского фронта. На четвертые сутки на пароход начали грузить людей, возвращавшихся с оборонных работ. Их грузили весь четвертый и весь пятый день. Несмотря на протесты капитана на пароход погрузили вместо полутора тысяч человек – две с половиной тысячи.

«Спартак» был лесовозом. Никаких приспособлений для перевозки людей на нем не было. Две тысячи человек разместились в трюмах, а пятьсот – прямо на палубе. Все это были люди, пробывшие по два- два с половиной месяца на тяжелых земляных работах, оторванные от семей. Не слишком сытно питавшиеся все это время и, конечно, отчаянно скучавшие по дому. Все они хотели любой ценой хотя бы на день раньше вернуться в Архангельск. Всем им выдали на всякий случай трехсуточный сухой паек: хлеб, сахар, чай и по две селедки. Но погрузка людей продолжалась два дня, и у тех, кто получил паек с самого начала, он к тому времени, когда мы отплыли, уже был съеден.

…Пятьдесят или шестьдесят километров, которые нам пришлось идти по Кандалакшскому заливу до выхода в Белое море, стоило двух с лишним суток пути. Дул ветер, и было нестерпимо смотреть на людей, ютившихся на палубе. Для них натянули навесы, поили несколько раз кипятком.

…К концу четвертых суток мы дошли до кромки льда у устья Северной Двины.
Наш капитан дал радиограмму начальству, что он ждет ледокол этой ночью. Учитывая, что у него две с половиной тысячи людей на борту, он был уверен, что ледокол пришлют. Настроение в этот вечер у всех стало получше. Никто из плывших на пароходе не хотел верить, что мы можем застрять теперь здесь, на виду у самого Архангельска. Но на следующие, пятые сутки, ледокол не появился. Мы продолжали медленно двигаться во льдах. Многие люди на борту уже явно голодали. Появились больные. Докторша Клава приходила в кают-компанию и рыдала: мол, она не может больше ходить по трюмам и видеть, что там происходит. Что было пережито за эти дни, не передать словами.

Когда, впоследствии, я обратился к помощи работников архивов, чтобы уточнить обстоятельства рейса лесовоза «Спартак» из Кандалакши в Архангельск, то оказалось, что все основные обстоятельства этого плавания были изложены в моем дневнике довольно точно. После публикации глав из моих дневников в журнале «Юность» я получил два письма от людей, плывших тогда вместе со мной на « Спартаке».

….Второе письмо пришло от совершенно незнакомой мне женщины. Вот оно:
«…Я случайно прочла Ваш рассказ с таким опозданием. Этот рассказ напечатан в 1969 году, а я Вам пишу в 1974-м, но что ж, так получилось!

….Я никогда не думала, что прочту описание того, чему была очевидцем. Все правильно. Мы возвращались с карело-финского фронта и ровно девять суток пролежали на лесовозе «Спартак» внизу, в трюме, на голом железе, голодные, холодные…

Честно Вам признаюсь, мы тогда уже теряли надежды на спасение и все только думали о нашей Родине».

…Еще прошлой весной я сказала соседке по деревне Любови Алексеевне Жилиной, что хочу написать про тетю Маню. И она мне поведала вот такую быль. К Ульяне Денисовне, что жила в Пузыреве (в старой деревне), посватался мужчина из Вилегодска. Она ему отказала.

А ей вдруг пришла повестка на оборонные работы. Когда она увидела семнадцатилетнюю Манефку (тетю Маню), вернувшуюся домой и всю опухшую от голода, испугалась такой же участи и побежала в Вилегодск уговаривать мужчину жениться на ней. А он уже высватал другую женщину. Ульяна Денисовна сказала: мол, ничего не знаю, мы будем с тобой жить!
  
Пока я писала это письмо в редакцию, заливаясь слезами, вспоминала про тетю Маню, представляя себе эти муки. Про сухарь, который помог выжить Николаю Степановичу. Я спросила у мужа: «А не рассказывала ли она про эти сухари или еще что?» Но, увы, мы мало спрашивали тех людей о жизни, а они сами мало рассказывали.

Ушло поколение наших дедов, бабушек, уходят родители. Они не считали, что делали что-то героическое, работали, воевали… Не за Славу. Вечная им память!

Валентина КАМНЕВА